[опубликовано 8 Декабря 2016]

Н.Сотавов

В определении причин, характера антииранских восстаний, участия в них горских феодалов и формирования их внешне­политической ориентации среди исследователей нет единого мнения. В отечественной дореволюционной и зарубежной исто­рической литературе причины выступлений искали в «прирож­денной» склонности кавказских народов к набегам и грабежам, квалифицируя их действия как «бунты», «грабежи», «мятежи» и «разбои». Утверждалось также, что причиной освободитель­ной борьбы народов Кавказа явилось прекращение выплаты жалований местным владетелям иранскими шахами и турец­кими султанами. Так, турецкий историк XIX в. Ахмед Джевдет-паша писал, что дагестанские правители, получая подарки от иранских шахов, принимали их «за приношения и за неко­торого рода дань, в тех случаях, когда по каким бы ни было причинам они посылаться не могли, бросались грабить иран­ские земли». Первым эту версию, видимо, высказал современник событий, компаньон английского торгового дома в Петер­бурге Дж. Ханвей, который утверждал, что горские князья не нарушали мирных сношений с Ираном до тех пор, пока субси­дии, о которых они якобы договорились с шахом Аббасом II, выплачивались им. «Но 1700 туманов, предназначенных для этого, — замечал он далее, — в течение ряда лет использовались скупыми министрами Хосейна в других целях. Тогда лезгины вновь прибегли к оружию и возобновили свои набеги».Такие взгляды затушевывали социальную природу антииран­ских восстаний, искажали роль народных масс, явно упрощали смысл внешнеполитических акций руководителей выступлений.

Подлинной причиной антииранских выступлений на Кавказе следует признать усиление феодальной эксплуатации как иран­скими властями, так и местными правителями. Они также были связаны с политикой правящих кругов Ирана, направленной на политическую, национальную и религиозную дискриминацию населения Кавказа. «Причина, приведшая в движение народные массы, — верно замечает Р.М. Магомедов, — крылась во влады­честве Ирана в Дагестане, его реакционной роли в отношении горских народов на протяжении многих столетий». В оценке характера этого движения некоторые историки впадают в другую крайность. Правильно вскрывая причины антииранских восстаний на Кавказе, они в то же время рас­сматривают эти события как результат сговора части местных правителей с Портой. Вместо выявления подлинных мотивов проосманской внешнеполитической ориентации Хаджи Дауда, Али Султана, Сурхай-хана и других феодалов, оказавшихся во главе этих восстаний, им отводится роль «агентов», «най­митов», «ставленников» Порты, якобы последовательно высту­павших с антирусских позиций, совершавших постоянные гра­бежи и набеги на своих соседей. Участие и роль в антииран­ских выступлениях высших представителей местной феодальной знати изучены недостаточно, из-за чего до сих пор высказыва­ются различные, а порой и противоречивые мнения. Для ил­люстрации разногласий среди исследователей по этим вопро­сам обратимся к их сочинениям, а для определения истины — к имеющимся источникам, раскрывающим подлинную картину.

Известно, что инициаторами антииранских восстаний высту­пили жители пограничного с Дагестаном Джаро-Белоканского союза сельских обществ и Цахура. В 1707 г. под предводи­тельством своих старшин они напали на резиденцию ширванского правителя Шемаху и разорили пригородный иранский лагерь. Для наказания бунтовщиков в 1708 г. из соседней Кахетии выступили иранские войска под командованием шахского наместника Имам-кули-хана (царя Константина), ко­торые рассеяли отряды восставших. Селение Джара было сож­жено карателями. В 1709 г. иранским властям удалось пода­вить выступления в Ширване под предводительством Лютфи Али-бека В 1710-1711 гг. волнения охватили ряд районов Дагестана я Северного Азербайджана. Восставшие вступили в Ширван, прошли по окрестностям Шемахи, Гянджи, Казиха, Акстафы, Дзегама, Шамхора, Барды, Шеки, нападали на Кубу и Дер­бент. Направленные против них иранские войска были разби­ты. В сражениях с повстанцами погибли беглербег Ширвана Хусейн Али-хан и владетель Шеки Кичик-хан. Потерпев по­зорное поражение, вынужден был спасаться бегством правитель Гянджи Угурлу-хан.

Лишь после этих событий, судя по источникам, к восстанию примкнули Хаджи Дауд Мюшкюрский, Сурхай-хан Казикумухский, Ахмед-хан Кайтагский и Али Султан Цахурский. Они хотели, по мнению историка Алкадари, «организовать убийство и уничтожение в Нухинском, Ширванском и Кубинском уездах поставленных шахом Хоссейном ханов и служащих». На са­мом же деле они приняли в нем участие, исходя из личных интересов. В надежде добиться большей власти осенью 1712 г. они во главе повстанческих сил до 30 тыс. человек напали на Шемаху, но не достигли своей цели. После этой неудачи Ах­мед-хан под влиянием шамхала воздержался от дальнейшей борьбы, а Сурхай и Али Султан вернулись в свои владения. После их ухода Дауд-бек продолжал нападать на отдельные иранские гарнизоны, но вскоре попал в плен и находился в дербентской тюрьме до освобождения своими единомышленни­ками в 1720 г. Ход событий не подтверждает утверждений о том, что после нападения на Шемаху в 1712 г. Дауд-бек и Сурхай сразу же обратились к Порте за подданством. Наоборот, как видно из сообщений современников, после начала выступлений наиболее влиятельные местные правители, в том числе и Сурхай, оста­лись подданными иранского шаха. Их проосманская ориента­ция сложилась гораздо позже, с изменением внешнеполитиче­ских условий, дальнейшим развитием антииранского движения и ликвидацией иранского владычества накануне похода русских войск в Прикаспий.

Особенно примечательно, что в разгар восстаний шамхал Адиль-Гирей оставался союзником иранского шаха. «Когда бунт в Дагестане и Шираане начался, — подтверждает Гербер, — то Шамхал по своей мочи трудился оное утушить, токмо он ни добротою, ни силою то учинить не мог». Разнобой во внешнеполитической ориентации местных владетелей сыграл на руку шахским властям. В 1711 г., стараясь расколоть участни­ков восстаний, шах признал Ахмед-хана уцмием Кайтага, оп­ределив ему «кроме" доходов с кайтагского владения увеличе­ние жалованья со ста туманов до двухсот туманов». О политических маневрах Сурхая в это время мы узнаем следующее. «За несколько лет до последняго Персидского бунта (1720-1721 гг.), — писал Гербер, — поддался князь их, Сурхай хан, персидскому шаху, хотя больше именем, нежели самим делом. Султан дербентской вынужден был сделать его юсбашею и давать на каждый год пенсии по 200 руб.»90. В не­которых работах кавказоведов встречается мнение о том, что уже в 1712 г. Порта приняла Сурхая на свою службу, опре­делив ему чин юзбаши. Такое утверждение ошибочно, хотя бы потому, что в Дербенте в то время сидел шахский став­ленник — султан, а Османская империя и Россия официально признавали Дагестан под властью Ирана.

На самом деле, прекратив борьбу после неудачной осады Шемахи в 1712 г., Сурхай гарантировал себя от разрыва от­ношений с шахом, получил чин юзбаши от дербентского сул­тана и использовал создавшуюся благоприятную обстановку для собственного возвышения и упрочения своей власти над местным населением. «С этого времени,— отмечал дагестанский просветитель Габиев, — ни народ, ни старшины не вмешивались в дела управления страной». Не соответствуют документам утверждения некоторых до­революционных и современных отечественных авторов о вре­мени взятия Шемахи Сурхаем и Дауд-беком, сопровождавше­гося убийством и ограблением русских купцов, после чего по­следовало обращение дагестанских владетелей за подданством к Порте. Ф. И. Соймонов и П. Г. Бутков относили это событие к 1712 г., но в отдельных случаях давали отклонения восемь-девять лет (1720, 1721 гг.); С. И. Голиков, В. В. Комаров и А. К. Бакиханов — к 1713 г.

Правильно определяет дату С.М. Соловьев, опираясь на документы Коллегии иностранных дел России. Согласно дип­ломатическим архивным материалам, 9 сентября 1721 г. при­бывшие из Баку купеческие приказчики Василий Скорняков и Фома Скоков сообщили в Астраханскую губернскую канце­лярию, что в июле они были в Шемахе по торговым делам, а 6 августа «оной город Шемаха от лезгинского владельца Дауд-бека и казикумыкского владельца Сурхая и от кабалинцев взят». Ссылаясь на это донесение, С. М. Соловьев пишет: «21 июля (1721 г.) Дауд-бек и Суркай явились у Ше­махи, 7 августа взяли город и стали жечь и грабить знатные домы. Русские купцы оставались покойны, обнадеженные за­воевателями, что их грабить не будут; но вечером 4000 воору­женных лезгин и кумыков напали на русские лавки в гостином дворе, приказчиков погнали саблями, некоторых побили, а то­вары все разграбили ценою на 500000 рублей». 20 ноября того же года российский резидент в Стамбуле И.И. Неплюев получил сообщение из Коллегии иностранных дел о том, что «в области шаха Персицкого, города Шемаха, над нашими подданными российскими купцами... учинился сле­дующий бедственный случай, а именно: Персицкого шаха по­данной лезгинский владелец Дауд-бек да казикумыцкий вла­делец Сурхай, вошед в тот город Шемаха во многолюдстве... оным городом овладели и... истребив подданных наших, многих знатных купцов побили до смерти и награбили товаров ценою около миллиона рублей».

Из приведенных сообщений явствует, что взятие Шемахи, нападение на русских купцов и обращение Дауд-бека и Сур-хай-хана за подданством к Порте последовали не в 1712, а в 1721 г. Это заключение подтверждается и тем, что вопрос об ограблении русских купцов в Шемахе и возмещении им убытков в дипломатической переписке и переговорах между Россией и Ираном до Каспийского похода не упоминается. Взаимоотношения дагестанских владетелей с соперничавши­ми державами, отразившие общие тенденции и специфические особенности политической жизни на Северном Кавказе, подроб­но освещены в «Журнале путешествия через Дагестан. 1718 г.» участника посольства А.П. Волынского в Иран А.И. Лопухи­на. Последнему было поручено доставить в Россию слона, по­даренного шахом Петру I. Предполагалось, что команда Ло­пухина, снабженная сопроводительными письмами от Волын­ского и шемахинского беглербега Кей Хосров-хана в адрес дербентского султана, шамхала Адиль-Гирея, уцмия Ахмед-хана и казанищенского владетеля Умалата, должна доставить шах­ский подарок через Дербент в Терки и оттуда морем в Астра­хань.Обращение шемахинского беглербега к шамхалу и уцмию объяснялось не только тем, что они обладали наибольшим по­литическим весом в приморской части Дагестана, но и тем, что Адиль-Гирей не оправдал надежд иранского двора и в ходе событий 1710-1712 гг. стал отходить от шаха, стремясь укре­пить отношения с царским двором. Кайтагский же уцмий Ах­мед-хан, воздержавшись от дальнейшей борьбы после нападе­ния на Шемаху в 1712 г., сохранил лояльные отношения с шах­скими властями и свободу действий.

По-видимому догадываясь о намерениях шамхала в отно­шении России, шахское правительство искало опору в лице двух его соперников — казанищенского владетеля Умалата и буйнакского князя Муртузали (Муртаза Али) — старшего пред­ставителя тарковского дома, низложенного Адиль-Гиреем в 1700 г. Отстранив от власти подданного иранского шаха Мур­тузали и присвоив прерогативы шамхала, Адиль-Гирей обра­тился затем к коменданту крепости Терки, «чтоб он во время нужды от России помощью не был оставлен; напротив того, обязался он всегда яко верным соседом и приятелем россий­ского народа себя вести... А шах к тому не токмо молчал, — подчеркивает Гербер, — но шамхала Адиль-Герея шамхалом признал и его подарками за знак милости в том чине утвер­дил». В сложившейся обстановке признание шахом Адиль-Гирея шамхалом не могло иметь особого значения. Правильно оценив соотношение сил между Россией и Ираном, тарковский владе­тель последовательно шел на сближение с царским двором во преки угрозам шахских властей лишить его титула шамхала. Обращаясь к Петру I в 1717 г., он писал: «Я от него, шаха, отложился и к вам, российскому государю, поддался и службу принял... того ради просим всех желания исполнителя от вы­сокой вашей Порты, дабы... великим своим указом повелели астраханскому и терскому управителям нам в нуждах наших, как воинских, так и в других случаях, помогать и удовольство показывать...».

Незадолго до приезда Лопухина в Дербент Адиль-Гирей был принят в российское подданство. «Оное твое прошение милостиво усмотрели, — отвечал в марте 1717 г. Петр I, — и те­бя, Адиль-Гирея, под оборону нашу и подданство принимаем». Извещая тарковского правителя о том, что ему выделяется жалованье из казны, царь уточнял, что астраханскому губер­натору «указали о хранении тебя от твоих неприятелей». В виде почетного караула Адиль-Гирею было выделено. 12 сол­дат под командой унтер-офицера и две пушки. Однако не все дагестанские владетели смогли правильно оценить создавшуюся обстановку. 20 марта на предъявленные письма от Кей Хосров-хана и Волынского о содействии в про­езде Лопухина кайтагский уцмий Ахмед-хан отказался это сде­лать, мотивируя тем, что шемахинского хана и дербентского султана он не признает, а что касается Волынского, «то госу­дарь мне их жалованья не дает, а дают Мулат шевкалу (ка-занищенскому владетелю Умалату) и Алдигирею, они-де ево пускай, приняв, провожают». Эту позицию уцмия приверженец Адиль-Гирея Аджи Челпуг объяснил тем, что «шахов указ прислан Амулат шевкалу, а не к нему». 30 марта дербентский юзбаши Сефи-кули-бек подтвердил, что уцмий пропустит Лопухина, если попросит об этом тарковский шамхал. «Алдигирей рад будет, чтобы ему вам услужить, — добавил он от себя, — потому что он человек добрый и к народу русскому ласков».

Наконец с помощью терского коменданта и шамхала Адиль-Гирея 16 апреля команда Лопухина выступила из Дербента, но на пути в Тарки подверглась нападению, инспирированному владетелями Утамыша, Буйнака и Кайтага, «чтобы никого, — по словам Лопухина, — из нас живых не пустить». Но Лопухину удалось отбиться с небольшими потерями и добраться до Буйлака, где он узнал от своих проводников, что Муртузали хочет выдать членов российского посольства Умалату «для того, что он (Умалат) русским людям великий злодей, за что Алдигирею есть караул государев и жалованья, а ему нет». Задержкой части российского посольства Умалат, признан­ный иранскими властями тарковским правителем, хотел до­биться такого же признания и со стороны российского прави­тельства, но его замысел не удался. 22 апреля команда Ло­пухина прибыла в Тарки. На первой же аудиенции Адиль-Ги­рей, выразив верноподданнические чувства русскому царю, заявил Лопухину о готовности наказать организаторов напа­дения на его отряд, изгнать Умалата из Казанища, привести в покорность горских владетелей, «ежели государь изволит мне прислать людей несколько сот... я б над ними (горскими вла­детелями) был от государя пожалован шевкалом и построили бы здесь по простойным местам городы».

2 мая 1718 г. под охраной Адиль-Гирея Лопухин прибыл на берег р. Сулак, где их встретил аксаевский владетель Сул­тан Махмуд, проводивший отряд в Терскую крепость. Обрат­ный путь представителей российского посольства от Дербента до первой пограничной русской крепости на Кавказе занял ровно полтора месяца и был связан с большими трудностями, но завершился благополучно благодаря поддержке тарковского шамхала. Перед расставанием с Лопухиным , Адиль-Гирей и Султан Махмуд, подтвердив желание служить русскому царю, заявили, что «ежели он, государь, повелит прислать к нам на помощь своего войска, то мы можем завоевать под его, госу­дарево, владение всех владельцев горских». Адиль-Гирей не ограничился выражением верноподданниче­ских чувств русскому монарху. Месяц спустя, в июне 1718 г., его брат тайно встретился в Шемахе с Волынским, которому сообщил, что тарковскйй шамхал хочет окончательно отойти от шаха и быть «только в стороне его царского величества», предлагая свои услуги для ведения переговоров по этому во­просу с остальными горскими владетелями. Учитывая возмож­ный отрицательный эффект на только что подписанный русско-иранский торговый договор столь откровенным демаршем про­тив иранского правительства, Волынский ответил уклончиво, что царь охотно примет на службу всех тех, кто хочет ему верно служить, но отказался дать письменные гарантии.

Материал «Журнала» Лопухина проливает свет на внешне­политические позиции ряда дагестанских владетелей. Наиболее последовательными сторонниками России в это время высту­пали тарковский шамхал Адиль-Гирей и аксаевский правитель Султан Махмуд. Северокумыкские (эндиреевские) владетели, за­нятые распрями с кабардинскими князьями, оказались в на­тянутых отношениях с царскими властями. Буйнакский владе­тель Муртузали, ранее получавший жалованье из российской казны на правах старшего представителя шамхальского рода, из-за соперничества с Адиль-Гиреем склонился на сторону Ума­лата, находившегося в подданстве иранского шаха. Лишенный достаточной материальной и военной базы, казанищенский вла­детель не представлял особого интереса для Петра I, хотя иранский шах пытался с его помощью ограничить усилившееся влияние шамхала Адиль-Гирея. Находившийся под влиянием кайтагского уцмия утамышский правитель Султан Махмуд, на­пав на представителей российского посольства, занял фактиче­ски ту же позицию, что и эндиреевские князья.

Наряду с шамхалом наибольшим влиянием в равнинных и предгорных районах Дагестана обладал Сурхай-хан Казикумухский. Воспользовавшись ослаблением Ирана и создавшейся благоприятной обстановкой, он под видом покровительства «вольным» обществам расширил границы своих владений от Кумуха, Кюре и Самура до Кубы. «В это время значение Казикумуха, — отмечает А. Комаров,— достигло высокой степе­ни. Все владетели обществ искали дружбы и покровительства Чолак Сурхай-хана». Не вмешиваясь в бурные события того времени, такую же политику в Нагорном Дагестане проводил аварский правитель Умма-хан. Отмечая возвышение его власти над аварскими владетелями и «вольными» обществами, Гербер писал, что «они (аварцы) подвластны различным князь­ям... Знатнейший из них Усмей Авар называется, а особливо имя ево Уммахан». Ослабленные в борьбе с иранскими завоевателями табаса­ранские владетели — майсум и кадий — продолжали зависеть от них. Тот же автор писал о табасаранцах, что «они имеют соб­ственного князя, который называется Махсум. Тогдашний на­зывался Мутамед, а Кади — Рустам-бек. Они находились преж­де в подданстве у Персии и зависели от султана Дербентско­го».

Расположенный далеко в горах, оторванный от других фео­дальных владений Дагестана, Рутульский союз «вольных» об­ществ (магал) формально оставался под властью шаха. Но по мере развития антииранского движения рутульские беки до­бились фактической независимости, стали предводительствовать войсками, представлять рутульское владение «при внешних сношениях с правителями Турции и Персии». Спад антииранских выступлений в 1712-1718 гг. был лишь временным. К началу 20-х годов XVIII в. разложение Сефевид-ской державы достигло апогея. В различных частях Ирана, даже в шахской столице Исфахане, происходили крупные вос­стания. На восточных окраинах империи отделились Кандагар и Герат. Против шахского владычества вновь поднялись Азер­байджан, Дагестан, Грузия, Армения, курды, а также арабы зоны Персидского залива. Крайнее военно-политическое ослаб­ление Ирана позволило местным правителям бросить вызов власти Сефевидов.

В 1720 г. один из бывших вассалов шаха, правитель Кан­дагара Мир Махмуд, начал военные действия против Хосейна. Летом 1722 г. 30-тысячное войско афганцев вторично вторглось в Иран, нанесло поражение шахской армии, захватило Керман и двинулось на Исфахан. Перепуганный Хосейн безуспешно об­ращался за помощью к кавказским владетелям, «склоняя на это полупокорных подданных деньгами и подарками». По­терпев неудачу, он заточил в темницу родственника тарковских шамхалов — верховного везира Фатх Али-хана, ложно обвинен­ного придворными карьеристами в установлении тайных сно­шений с предводителями дагестанских и курдских повстанцев Учинив эту расправу, шах в окружении евнухов отправился в Казвин. Деморализованные иранские войска не могли сопро­тивляться. 22 октября 1722 г. столица Ирана была захвачена афганцами. Шах Султан Хосейн был низложен, но его сыну удалось спастись и перебраться в Тебриз, где он объявил себя шахом Тахмаспом II. В Иране на несколько лет воцарилась чужеземная афганская династия во главе с завоевателем Мир Махмудом.

Кризисом Сефевидской державы поспешила воспользоваться османская правящая верхушка, придавая решающее значение овладению Кавказом. Сохраняя видимость лояльных отношений с Ираном и Россией, она пыталась использовать в своих инте­ресах наиболее влиятельных кавказских владетелей, особенно Сурхая и Дауд-бека, которые захватили в 1721 г. Шемаху. В ходе этого нападения были убиты беглербег Кей Хосров-хан и 800 членов иранской администрации. Пострадали и многие русские купцы, у которых были изъяты товары стоимостью, по данным различных источников, от 500 тыс. до 2 млн. руб.. Сурхаю и Дауд-беку удалось увлечь за собой часть населения Дагестана и Ширвана призывом стать под знамя «правовер­ных» мусульман-суннитов для борьбы против «еретиков»-шиитов и обещаниями от шахского «подданства освободить и их холопство, под которым они жили, с себя сбросить».

Используя вековое недовольство иранским господством и религиозный антагонизм суннитов Афганистана и Кавказа с шиитами, особенно иранцами, османские правители решили направить это недовольство в русло борьбы против шаха, что­бы захватить иранские владения на Кавказе и выйти на по­бережье Каспия. Явно играя на руку афганским завоевателям и протурецки настроенным местным феодалам, глава турецких улемов шейх-уль-ислам Абдуллах-эфенди обратился к ним с призывом приступить к уничтожению шиитов, «мужчин через убийство, превращая их женщин и детей в рабов», захвату их имущества «как добычи». После вторжения афганцев в Иран, доносил 12 декабря 1720 г. глава находившегося в Стамбуле в 1719-1721 гг. цар­ского посольства А. В. Дашков, султанский двор пришел к вы­воду, что «Порта ис того будет иметь себе прибыль от пер­сидской земли». На состоявшейся в феврале 1722 г. у сул­тана «консилии учинили от Порты оным перским ребелям (аф­ганцам) письменное ответствие... чтоб они с Персией в своих делах исправлялись без опасения, понеже перскому королю от Порты вспоможения не будет»116. В то же время прибывший в Стамбул с просьбой о помощи иранский посол Муртаза-кули-хан был принят холодно. Отправленному в Ис­фахан под видом посла, но фактически с разведывательной целью Ахмеду Дурри-эфенди конкретно поручалось рассеять подозрения шахского двора об агрессивных намерениях Порты и представить точную информацию о положении в Иране. Важным  каналом  получения   аналогичной   информации  стали донесения османских пограничных губернаторов.

На расширенном заседании султанского дивана 15 мая 1722 г. высшие сановники Османской империи пришли к вы­воду, что нет причин, которые могли бы удерживать Порту от объявления войны Ирану. На основании этого решения соответствующие приказы были отправлены главнокомандую­щему в Закавказье Ибрагим-паше, губернатору Вана Кепрю-люзаде Абдуллах-паше и вали Багдада Эюби Хасан-паше. Од­нако известия о вторичном вторжении афганцев в Иран и их успешном продвижении в глубь страны вызвали новый поворот в политике Порты относительно Ирана. В связи с изменившей­ся обстановкой в Стамбуле решили воздержаться от прямой агрессии и попытаться привлечь на свою сторону Мир Махмуда, надеясь воспользоваться плодами его побед. В реляции рос­сийского резидента И.И. Неплюева от 18 июня 1722 г. сооб­щалось о намерении османского двора добиваться от Мир Махмуда принятия им статуса вассала султа-на на правах крымского хана. «В таком случае, — доносил резидент, — Пор­та не будет в его прогрессах препятствия чинить». В случае же строптивости Мир Махмуда, сообщалось далее, «Порта признает ево за законного ребеля (бунтовщика) и ме­ры свои восприимет к войне...».

Одновременно Порта через своих представителей и через агентов крымского хана продолжала активную деятельность на Кавказе, призывая местных владетелей к принятию османского подданства. Организаторы шемахинского побоища Сурхай и Дауд-бек, опасавшиеся санкций России, стали склоняться на сторону султана. Осенью 1721 г. от кабардинских князей по­ступило донесение, что «Дауд-Бек и Сурхай, ребилизанты пер-сицкие, послали к турецкому султану через крымского хана, чтоб он принял их под свою протекцию и прислал бы свои войска для охранения Шемахи». Достоверность этих сведе­ний подтвердилась сообщением И.И. Неплюева из Стамбула о том, что Порта втайне от иранского шаха ведет переговоры о принятии в свое подданство «лезгин Дауд Бека и Сурхая».

Переход двух видных предводителей антииранских восстаний на сторону Порты заметно усиливал османское влияние на Се­верном Кавказе, что противоречило основным целям восточной политики Петра I. Стремясь предотвратить дальнейшее разви­тие этой тенденции, Коллегия иностранных дел поручила свое­му резиденту потребовать от Порты решения не принимать под свою протекцию организаторов шемахинского побоища — Дауд-бека и Сурхай-хана. 8 марта 1722 г. Неплюев сообщил, что месяц назад в Стамбуле состоялось секретное совещание, на котором обсуждался вопрос о прошении обоих владетелей. Ре­зиденту стало известно, что «их, ребелев, ныне Порта в про­текцию принять за благо не обретает, хотя и желает, яко от то­го может быть суспекция (подозрение) перскому королю и российскому императору, понеже учинена от них обида российским купцам». На представленный Неплюевым обстоя­тельный доклад о бесчинствах Сурхая и Дауд-бека в Шемахе великий везир Невшехирли Ибрагим-паша в конце апреля 1722 г. ответил, что «мы их защищать не будем, пока ваш го­сударь не получит полного удовлетворения». Однако рези­дент не обольщался этими заверениями, ибо Стамбул продол­жал обнадеживать «ребелизантов» своим покровительством. Дальнейшее промедление могло свести на нет усилия, предпри­нимавшиеся правительством Петра I по утверждению россий­ского влияния на Кавказе.

Из книги: Н.А. Сотавов. Северный Кавказ в русско-иранских и русско-турецких отношениях в XVIII в.