[опубликовано 18 Октября 2017]

Н.И.Покровский

Подготовка восстания под руководством шейха Мансура

Известно, что в XVIII в. в Чечне наблюдалось несколько вспышек народного возмущения. Но все они были легко подавле­ны вооруженной рукой. Иная ситуация на Северо-Восточном Кавказе возникла в самом конце XVIII в. Движение, связанное с именем шейха Мансура, охватило часть Чечни, Кабарды и даге­станскую Кумыкию. Таким образом, по широте распространения оно почти не имело себе равных. Но неоформленность и кратко­временность понижают его значение в истории борьбы горцев за независимость, и поэтому восстание шейха Мансура может рас­сматриваться лишь как предвестник имамата.

Основным очагом восстания была Чечня. Поэтому прежде всего необходимо выяснить происхождение чеченских корней этого движения. Плоскостная Чечня в описываемую эпоху ведет упорную борьбу с пытающимися здесь закрепиться феодалами из Аварии, кумыкских аулов и Кабарды. К этому времени феодалы проникают в плоскостную Чечню, и среди чеченских «владель­цев» мы находим князей атагинских, алдинских, большечеченских и т.д. Феодалы эти усиленно искали поддержки российского ца­ризма, зная о том, что удержать родовое чеченское общество в по­виновении себе собственными силами они не могут.

Недаром же Государственная коллегия в промемории от 21 октября 1757 г. вы­нуждена была констатировать: «Они [чеченцы. – Н.П.] из всех тамошних горских народов наглее и дерзновеннее, не слушая ни мало, в чем не хотят, и владельцев своих». Владельцы же на­стойчиво просили у царизма помощи, ссылаясь на чеченские набе­ги на казачьи станицы. Заметим мимоходом, что набеги эти в большинстве организовывались самими же феодалами. В 1756 г. чеченские владельцы отправили к кизлярскому коменданту целое посольство с жалобами на своеволие подданных и с просьбой об «искоренении» чеченцев: «А чтоб им тех воров удержать и до та­кого злодейства не допустить, того они владельцы, по непослуша­нии их, чеченцев, учинить не могут, чего для с объявлением о том, где им, владельцам, жить повелено будет, он, Албек, от вла­дельцев и от небольшого числа народа при них находящегося, в Кизляр и прислан. Ежели повелено будет их, чеченцев, наказать, что они, владельцы, с российским войском первые их искоренять должны и с чеченцами сообщаться не будут ибо они, чеченцы, стали уже ее императорскому величеству противники». В свете этого заявления становится понятно и следующее сообщение П.Г. Буткова: «В 1757 г. чеченцы вышли из должного повинове­ния своим владельцам и совсем оказались противными российской стороне, и на явные противности обратилися. Почему того же года октября 23 дня Государственная Военная Коллегия предписа­ла наказать их, привесть к прежнему повиновению: разорить и ис­коренить их, дабы они из гор на чистые места вышли».

Но для петербургского правительства вопрос стоял сложнее. Речь шла не узко о борьбе чеченцев со своими феодалами. «По­неже чеченцы, – писала в указе от 19 января 1758 г. кизлярско­му коменданту Екатерина, – время от времени приходят в вящую дерзость и потому немалое предстоит сумнение, чтобы к ним и другие горские народы, видя, что их противности без нака­зания остаются, что далее, то больше приставать не стали и в та­мошней стороне общего возмущения не причинили, то по сему ре­зону, тем более, что они себя и в оборонительное состояние при­водить уже тщатца, учинением против них действительных поис­ков замедливать не должно». За указом последовала экспедиция 1758 г., к участию в которой привлечены были калмыцкие феода­лы, хотя Военная коллегия и опасалась «могущего быть в кал­мыцком народе движения». Калмыцким феодалам дано было обе­щание, «...что получаемая ими от чеченцев добыча вся им остав­лена быть имеет, кроме христиан, ежели оные в их плене найдут­ся». Кроме того, позволено было «каждому, кто похочет... вся­кий возможный им [чеченцам. – Н.П.] вред причинить, оставляя каждому полученную им добычу... а особливо такое дозволение генерал-майора князя Эльмурзы Черкасского сыну Давлет-Гирею, яко и собственно от чеченцев озлобленному». Экспедиция после сражения с чеченцами 24 мая 1758 г. доби­лась изъявления чеченцами покорности и возвращения феодалов.

Однако, несмотря на экспедицию, на «разорение и искорене­ние» и на грозные приказы Государственной Военной коллегии, уже «в 1760 г. чеченцы совсем выгнали от себя кумыцких вла­дельцев». Изгнанные становятся под покровительство русского царизма, который в начале восьмидесятых годов усиленно хлопо­чет о возвращении «владельцев» в Чечню. Наконец, «...в исходе 1782 года от всех чеченских селений, кроме Атаги, генерал-пору­чик Потемкин получил аманатов. И как жители селений Чечни и Горячевских изъявили паки желание повиноваться владельцам, коих некогда от себя изгнали, то Потемкин и определил над че­ченцами прежнего их владельца Асланбека (Расланбека Айтемирова), а над горячевцами Кучука и оба они присягу приняли».

«Добровольность» желания чеченцев повиноваться прежним вла­дельцам особенно ярко видна на примере аула Атаги, не давшего аманатов: «На атагинцев же, которые предпринимали даже сде­лать покушение на селения по Тереку и на единомышленных с ними ингуш, послан для предварения их в том военный деташемент». Вопрос о «покушении», как видно из всего остального, является лишь предлогом, основное – отказ аула Атаги принять князей и выдать аманатов. В самом деле, несколько позже мы увидим, что владельцы вернулись и в Атаги после похода царско­го отряда. Предприятие генерал-поручика Потемкина не увенча­лось, однако, успехом. Чеченцы продолжали борьбу с владельца­ми и «...паки их от себя изгнали и лишили их господства. Тогда сии владельцы, одни возвратились в Аксай и Эндери, откуда при­шли; другие с позволения российского начальства основали новые селения на плоскости между Сунжа и правого берега Терека, в противоположности гребенских и моздокских казачьих станиц, как-то: Девлет-гиреевцы, изгнанные из Герменчика и Шали, имели в 1784 г. до 400 дворов, расламбековцы при Расламбеке Айдемирове, выгнанные из Большой Атаги, из Большой Чечни и из Топли, в двух селениях 400 дворов...».

И вновь царизм на­правляет в Чечню военную экспедицию: «Князь Потемкин Таври­ческий предписал генерал-порутчику Потемкину чувствительнейше наказать чеченцев за шалости, ими производимые, особливо за убийства», и генерал-поручик в 1783 г. сжигает аулы Гехи и Атаги, а в реляции сообщает, что «...будучи тронут дерзостями чеченцев и кумыцкого народа, производящего на здешней стороне реки Терека убийства и грабежи, принудил силою оружия князей их, старшин и народ учинить... в верноподданстве их присягу и взял от них аманатов».

Одновременно с этими попытками закабалить чеченцев путем насаждения и укрепления феодалов идет усиленный натиск цар­ских войск на Центральный Кавказ и, в частности, на важнейший путь сообщения с Грузией – Дарьяльское ущелье. В 1783 г. за­канчивается сооружение трех редутов, соединяющих линию с на­чалом современной Военно-Грузинской дороги, а в следующем 1784 г. строится у входа в горы крепость Владикавказ. В те же годы основывается за линией и ряд казачьих станиц по Тереку и Куме (Прохладная, Незлобная, Курская и т.д.), благодаря этому линия придвигается ближе к горам, стесняя кабардинцев. Соору­жение крепостей и станиц, соединявших линию с Грузией, знаме­новало собой первый шаг в прорыве горской оборонительной линии. Естественно, что он не мог не встретить сопротивления у горцев. Вот почему чеченцы, до сего времени действовавшие почти вне связи с народами Центрального Кавказа, оказались перед возможностью более широкого выступления.

Ответом на политику подчинения Чечни «владельцам» из числа кабардинских, аварских или кумыкских феодалов было движение шейха Мансура.

Личность Мансура

По поводу личности самого предводителя и социальной базы, на которую он опирался, существует несколько мнений. Высказы­вались даже предположения, якобы документально обоснованные, что шейх Мансур не был чеченцем: будто бы под этим именем действовал на Кавказе итальянский авантюрист Джованни Баттис­та Боэтти.

Однако это мнение было в науке отвергнуто как ничего об­щего не имеющее с исторической правдой. Подавляющее боль­шинство историков принимает как несомненный факт чеченское происхождение Мансура. Но они не имеют единого взгляда на социальное происхождение этого виднейшего чеченского вождя. Так, статья проф. Б. В. Скитского «Социальный характер движе­ния имама Мансура» представляет все движение как движение «главным образом самых низших общественных элементов, хо­лопов и бедняцкого люда, батраков [выделено мною. – Н.П.] или совсем выбитых из жизненной колеи и ушедших в разбой абреков». Следуя Дубровину, автор причисляет самого Мансура к «людям бездомным и абрекам». Но это едва ли правильно. Основывается это мнение, очевидно, на одной фразе Дубровина, который взял ее из допроса Мансура в Тайной канцелярии в 1791 г. «Я беден, все мое имение состоит из двух лошадей, двух быков и одной хижины».

Это, очевидно, и дало повод Дубровину, а за ним и Скитско­му, утверждать: «Мансур принадлежал к самым бедным жителям аула». Однако наличие двух лошадей и двух быков совсем не го­ворит о большой бедности Мансура. Наоборот, мы знаем, что да­леко не каждый чеченец имел лошадь, и значительное количество источников подчеркивает то обстоятельство, что большинство че­ченцев сражались пешими, т.е. не имели лошадей. Таким образом, принадлежность Мансура к беднейшим слоям аула не может быть нами принята. Гораздо вероятнее предположить, что Мансур по эко­номическому своему положению не выходил за пределы среднего уровня. Что он не был богат, в этом сомнений быть не может. Но, одновременно, легендой следует признать и его «бездомовность».

Первые шаги движения

Впервые о выступлении шейха Мансура стало известно в марте 1785 г., когда астраханский губернатор Жуков доносил ге­нерал-поручику Потемкину: «В Чечнях проявился по названию татарскому ших [шейх. – Н.П.], а по российски лжепророк, сей ших уроженец тамошней деревни, называемой Алдинской, имеет жену, детей и родственников, был пастухом и назывался до сего времени Учерманом (ныне же имамом)». Это и был шейх Ман­сур. Он выступил с проповедью реформы мусульманства, жизни по шариату и т.п. С особенной силой нападал он на обычай кров­ной мести. «Из родственников его один человек в давно прошед­ших годах горским же жителем был убит, который непременно должен также был отвечать или близкие родственники его, жиз­нью; но ших принудил мать убитого и родственников простить убийце и помириться с ним, а смотря на то и другие чеченцы стали то же делать; вино, водку пить и табак курить жители Ал­данской деревни тогда же перестали, да и приезжающие из дру­гих мест предавались совершенно его учению, равно и воровство, что прежде почиталось у них за удачу, осталось в пренебреже­нии». Но основным, центральным пунктом его проповеди являет­ся вооруженная борьба с неверными. Мансур призывал идти рас­пространять мусульманство сначала среди ингушей и карабулаков, затем в Кабарду, к верховьям Кумы, а оттуда обратно – «через русские жилища» и прибавлял: «...все, и русские жители, поверють и приклонютца в наш закон... и так все войски совокуп­ленные и все народы под один закон». Проповедь, в которой нет национальной вражды, ни национальной исключительности, для своего времени на Кавказе это – редкость. Чеченское духовенст­во сначала встретило проповедь Мансура очень недоброжелатель­но: «Ученые и кадыи и протчие оказанному его чудылшцу [чуде­сам. – Н.П.] не верють, а кроме того, что почитают ево за вол­шебника».

Однако мусульманское духовенство очень быстро почувствова­ло на себе давление чеченской массы: «...простой народ, поверя во всем лжепророку, принудил их [мулл. – Н.П.], дабы они к собственному уверению своему поехали к шиху сами». Муллы провели у Мансура целый день и думали ночевать, но «приказал ших выдти из дому своего, кто куда хочет, что муллами и испол­нено, и с того времени менее дали шиху веры в святости его». С этого времени духовенство пытается бороться энергичнее: «...муллы, видя обман его, ко многим горским владельцам писали о сем, ших же не упускал времени и не терял у черного народа доверенности». Победа осталась на стороне Мансура, и позднее о сопротивлении мулл уже ничего не слышно. Наоборот, призыв, брошенный Мансуром, нашел широкий отклик среди горцев Вос­точного и Центрального Кавказа. К нему начинают присоединять­ся и кумыки, и кабардинцы, и многие дагестанцы. Мансур выез­жает для вербовки сторонников в Кабарду. И вот здесь мы стал­киваемся с любопытными фактами: «Недовольные своими вла­дельцами уздени и простой народ с радостью приняли предложе­ние Мансура, надеясь при его посредстве избавиться от деспоти­ческого правления своих князей».

Это показывает, как принимала проповедь имама кабардин­ская масса. Но имам обратился не к простому народу Кабарды. Он остановился у одного из князей – Дола и приглашал к себе князей и владельцев, многие из которых пошли на его зов. Да и «большая часть владельцев Малой Кабарды держали сторону лжепророка». Уже в таких условиях трудно предполагать, что армия Мансура составлена была в основном из бедноты. Если даже количественно беднота и преобладала, то шла она все же под командой князей.

Поражение Пьерри и атака Кизляра

Первое столкновение Мансура с царскими войсками произо­шло 4 июля 1785 г., когда отряд под командой полковника Пьер­ри, направленный для ликвидации восстания, возвращался за Сунжу после набега на Алды. Чеченцы, пользуясь лесистой мест­ностью, атаковали отступавшие войска. В самом начале боя офи­церский состав отряда был истреблен, а самый отряд затем разбит наголову. По официальным сведениям, из 3 батальонов пехоты и сотни казаков погибло 8 офицеров и 414 солдат, захвачено в плен 162 чел., подавляющее большинство уцелевших было ранено. На­конец, горцы захватили 2 пушки – всю артиллерию отряда.

Вслед за этой победой Мансур начал организацию похода на Кизляр, главный в это время опорный пункт царского владычест­ва на Восточном Кавказе. Ядро войск Мансура составилось, кроме чеченцев, из кумык, причем в документах имеется ряд ука­заний на участие в движении и простого народа, и кумыкских уз­деней. Князья в это время пишут верноподданнические письма, однако, как говорят те же документы, «кумыцкие владельцы не искренни, их подвластные распродают имущество, закупают ло­шадей и исправляют войсковое имущество», а брагунский владе­лец даже дезориентирует царское командование, сообщая, что «оказавшийся в Алдынской деревне имам российской стороне вредного ничего не производит». Движение шейха на Кизляр на­чато было атакой Каргинского редута, расположенного на правом берегу Терека, верстах в 5 от крепости, и прикрывавшего пере­праву. Во время приступа с подожженных наступавшими постро­ек огонь перебросился в укрепление, и оно взлетело на воздух. Однако попытка нападения на самый Кизляр оказалась неудач­ной. Ночью армия шейха заблудилась, попала в болото и в этот момент атакована была казаками. Шейху Мансуру пришлось от­ступать, но и войска преследовать горцев оказались не в состоя­нии.

Собирание сил

После отступления от Кизляра размах движения сократился ненамного. Чеченцы, правда, ушли от шейха, но последний пере­нес свою деятельность на Кумыкскую плоскость, в аул Эндери. Сюда стекались дагестанцы из Казанищ, Кум, Торкале, Эрпели, Губденя, Карабудахкента и пр. Интересна политика кумыкских владельцев в этот период. 23 июля аксаевские князья писали: шейх Мансур «...хотя... нас и разорит, то мы России противниками не будем, своих же подвластных от зловредных мыслей никак нам удержать невозможно». А 27 июля князья оправдывались в своем участии в нападении на Кизляр: «В общем собрании Андре­евской деревни владельцы и уздени под присягой и штрафом по­становили, чтобы никому из подвластных не малейше против Рос­сии и на злые предприятия не покушаться. Бывшие в толпе лож­ного шиха, который со своей сволочью разграбил Карголинский редут, андреевские и аксаевские князья и уздени тогда к нему пристали для того, что на степи при кочевых татарах находились скот их, дабы самозванец их не угнал». Каковы бы ни были при­чины, заставившие князей присоединиться к шейху Мансуру, самый факт участия их в войсках имама несомненен. К тому же одно из показаний по делу о Мансуре заставляет подозревать, что дело было не только в опасности разграбления скота (хотя, конеч­но, существовала и она): «Некоторые кумыкские князья тоже приняли его сторону и выдали аманатов, но считали своей обязан­ностью уверить русское начальство, что, будучи сами искренно преданы России, не могут справиться со своими подвластными, которые, несмотря на запрещение, уходят в толпу лжепророка». Эта политика нам знакома, феодалы Кавказа часто применяли ее и в XIX в. и всегда пытались прикрывать ею свою двойную игру.

В пользу такого соображения говорят некоторые факты: в пере­писке с Мансуром состояли сын казикумухского хана Хамутая, аварский Ума-хан, несколько раньше, перед кизлярским пораже­нием, в войсках восставших был сын шамхала Тарковского Шабаз, а кизлярские жители 16 июля показывали, что в войсках имама «...в толпе есть чеченцы и горцы, владельцы казанышевской Казбулат Тишиев Баматов с двумястами человеками, хумтаркалинской мурза со ста человеками». Разумеется, ни владельцу Казанищенскому, ни мурзе Кумторкалинскому опасность разграбления их стад не грозила, в Дагестан имам не двигался. Тем более не могли действовать такие мотивы на завязавших переговоры с шей­хом даргинских владельцев или племянника Уцмия: Кайтаг был уже совсем далек от района действий имама. Все это достаточно определенно говорит о составе армии Мансура. Правда, ничего не известно о внутренней политике Мансура, но вряд ли в ней было что-нибудь, подтверждающее характеристику восстания как дви­жения одной бедноты. Скорее можно предположить другое: по­пытка насадить в Чечне феодалов, предпринятая царизмом вместе с начинающимся колониальным закабалением чеченцев, вызвала восстание. Стремясь к наибольшему накоплению сил, Мансур блокировался с кабардинскими, кумыкскими и дагестанскими вла­детелями. А эти последние, рассчитывая получить в результате победы имама политическую независимость при сохранении в пол­ном объеме возможностей эксплуатации своих «подвластных», выступили против царизма, прикрываясь, впрочем, фиговым листком верноподданнических писем и недостоверных оправда­ний. Как развернулось бы движение в случае победы Мансура – судить трудно, но несомненно одно: ослабление царизма на Кав­казе неминуемо вело и к ослаблению поддерживавшихся им фео­далов, а следовательно, к возможности более успешных действий крестьянства против закрепощавших его «владельцев». События начала XIX в. показали, что дагестанские ханы не были в состо­янии самостоятельно справиться с крестьянскими движениями.

Действия 2-й половины 1785 г.

В последних числах июля 1785 г. имам предпринял безрезуль­татную попытку овладеть Григориополисским редутом, одним из тех трех редутов, которые прикрывали сообщения Владикавказа с линией. Впрочем, попытка эта, видимо, не была серьезным пред­приятием, т.к. неуспех ее совершенно не отразился ни на автори­тете Мансура в горах, ни на дальнейших его действиях. «После сего сражения большая часть кабардинцев взбунтовались, отложи­лись от нас и явно стали делать в границах наших наглости и разбой».

Отойдя от Григориополиса, имам вторично двинулся на Киз­ляр. На этот раз крепость была осаждена горцами, однако попыт­ки штурмовать укрепленный форштадт были отбиты гарнизоном. Имаму пришлось снять осаду и отойти за Терек. Осенью 1785 г. имам собирает войска, но теперь кумыкские феодалы начинают отходить от движения. В связи с этим в документах появляются указания на начинающееся среди кумыкского крестьянства движе­ние против своих князей: «...князья ни сами пристать [к имаму. – Н.П.] ни хотят, ни подвластным ни позволяют, однако ж черный народ намерение имеет точно выйти ис повиновения владельцев, князья ж и то де, говорят, буде паче чаяния кто само­вольно на дерзость пустился, то по возвращении в Аксай не оста­вят ни одного, которого не убили». Но до активных выступлений кумыкских масс против князей дело, видимо, не дошло. В конце октября имам попытался перенести военные действия в Кабарду и направился туда с кумыкским и чеченским ополчением. Однако 2 ноября около Татартупа он наткнулся на большой специально со­бранный отряд под командой полковника Нагеля и атаковал его. После упорного боя Мансур был разбит и принужден бежать за Кубань. Движение было подавлено. Последние вспышки, связан­ные еще с именем Мансура, относятся уже к 1790 г., т.е. ко вре­мени русско-турецкой войны. Шейх Мансур в это время находил­ся в тесных сношениях с турками, которых пытался привлечь к делу борьбы горцев с царизмом. Турецкое правительство не упус­тило случая воспользоваться громадным авторитетом Мансура, последний превратился с этого момента в турецкого агента. Выра­ботан был план совместного удара: турецкий главнокомандующий Батал-паша должен был, пройдя по закубанским землям, занять Кабарду и оттуда действовать против линии, в то время как Ман­сур с кумыками и чеченцами атаковал бы Кизляр. Мансуру уда­лось и на этот раз собрать за Сунжей значительное ополчение, но поражение Батал-паши разрушило все расчеты. Войска Мансура разошлись, а сам он вернулся за Кубань. Во время наступления Гудовича на Анапу шейх Мансур укрылся в этой крепости, а после взятия ее в 1791 г. попал в плен и был сослан в Шлиссель­бург, где вскоре и умер.

Н.И. Покровский. Кавказские войны и имамат Шамиля / Под ред. В.Г. Гаджиева, Н.Н. Покровского. – М.,: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН). 2009.