[опубликовано 29 Апреля 2009]

Огнев Владимир

Популярный певец и киноактер Вахтанг Кикабидзе вспоминает (“Дружба народов”, № 6, 98): “Есть два героя, которые мне особенно нравятся... Морган у Хемингуэя в “Иметь и не иметь”. И Хаджи-Мурат у Толстого. Была мечта у меня — сыграть эту роль: Хаджи-Мурата. Думал, сыграю — и могу больше не сниматься. Лет пятнадцать назад картина должна была вот-вот сниматься про Хаджи-Мурата. Замечательный сценарий был тогда у Георгия Николаевича Данелии, изумительный сценарий. То, что там играл бы, это точно, но кого — не знаю. Про себя надеялся: вдруг он меня поставит на Хаджи-Мурата? И возраст был тогда подходящий. Но сценарий не пропустили, такие скандалы из-за него были, не пропустили, и все, тем дело и кончилось”.
Я имел самое прямое отношение к этому “замечательному”, “изумительному” сценарию, потому что писал его вместе с Данелия.

Настало время рассказать и о том, почему фильм Данелия не состоялся.
Начиналось все так. Я рассказал В.Б. Шкловскому о замысле сценария где-то в конце 50-х. Виктор Борисович вдохновился, забегал по комнате, приговаривая любимое свое “дык вот”, потом сел на край широкой тахты и крикнул: “Симочка! Где моя заявка?” Через минуту я, несколько, сознаюсь, обескураженный, читал и перечитывал две странички “заявки” на экранизацию повести Л. Толстого, выдержанную в стиле раннего Шкловского. Понять что-нибудь было трудно, кроме того, что автор заявки был гениальный человек. Но к повести Толстого это не имело никакого отношения. Как поставить головоломные парадоксы в кино, в современной эстетике, было непонятно. Хаджи-Мурат по заявке В.Б. оказывался “крестьянином”, который бунтовал против самой идеи “ханства”, что уже отдавало 20-ми годами. Конфликт наиба с имамом не оставлял места для русской части, для горской войны как таковой. А когда Хаджи-Мурат попадал в театр — это был театр Мейерхольда... Ну и все в этом роде.

Короче, я передал сценарий на киностудию, но его отвергли. Не лучше была судьба другой заявки В.Б. — “Дон Кихот”. “Грузия-фильм” несколько лет вела переписку с автором. Из уважения к гениальному старику. Было очевидно, что такое кино теперь не снимают. В прошлом, далеком прошлом оставалась “кинофабрика” времен молодого Шкловского. Фильм по Сервантесу в постановке Чхеидзе вышел без упоминания В.Б. Совсем другой фильм.

Но с “Хаджи-Муратом” все обошлось проще. Получив отказ, В.Б. радостно стал “болеть” за мой сценарий, который я тем временем начал вчерне набрасывать. Г. Чухрай предложил Гие Данелия работать со мной. Гия меня тогда знал мало. Зато, как и все, знал Расула Гамзатова. Расул предложил обсудить ситуацию в ресторане. Мой друг Расул предполагал уже тогда, что его участие будет чисто символическим, и, дружно поднимая бокал за бокалом в ресторане “Минск”, мы пришли к консенсусу: писать будем как бы втроем, на самом деле Расулу была уготована участь консультанта и главного толкача — что тема острая, в этом никто не сомневался. Но Гия, уже потом, сказал, что по вышеназванной причине надо “ввести Расула в титры”, и на том мы надолго расстались со знаменитым сородичем Хаджи-Мурата.

...Жарко пекло солнце. Мы с Гией, повязав полотенца чалмою, в плавках лежали на траве у коттеджа Дома творчества в Переделкине. Строгий Литфонд дал путевку Расулу и мне. Под фамилией Гамзатов жил Данелия.
Рядом с нами лежало в бумажной обложке, расчерканное мною, издание “Хаджи-Мурата” с рисунками Лансере. Я писал и писал. Гия кусал травинку и смотрел в небо. Со своей постоянной японской улыбкой он говорил мне: “Хорошо”, я радостно гнал дальше. Гия после часа-другого: “Надо сделать перерыв”. После перерыва, как ни в чем не бывало, Гия задумчиво предлагал совсем другое решение, щедро отбрасывая казавшиеся мне гениальными куски моего приготовления. Сначала я пытался их защищать, потом видел, что это безнадежно, в конце концов приходил к выводу, что весьма далеко от гениальности написанное в эйфории. Гия был всегда прав.

Я не мог бы утверждать, что все протекало там однотипно и просто: писал я, зачеркивал Данелия. Мы оба говорили, что-то отбрасывали, предлагали, подвергали сомнению. Разница была в том, что я не мог не бегать пером по бумаге. Гия все держал в памяти и лепил целое последовательно, строил устно. Мне виделось Слово, ему — Кино, а для фильма это несомненное преимущество.

Кой-какой кинематографический опыт у меня был. На литовской студии поставили фильм по моему сценарию “Ночи без ночлега”. Его хвалил М. Хуциев. Писал о нем Б. Слуцкий. Гие фильм не понравился. Мне, сценаристу, нравился частично. Но тут, в работе над “ХМ”, я, мне кажется, прошел школу Г. Данелия, многому он научил меня за эти счастливые месяцы совместного фантазирования.

Однажды в Москву заявился Расул и с ходу придумал эффектнейшую сцену встречи Хаджи-Мурата с Шамилем. Потом рассказал мне что-то о Шамиле, чего я не знал. Надо сказать, что “изумительность” сценария, восхитившего Бубу (так все звали Вахтанга Кикабидзе неофициально), во многом вырастала из сведений, почерпнутых мною из редкого источника — записок адъютанта Шамиля. Их привез Шкловский из поездки в Англию. Они сгорели вместе с дачей В.Б. в Шереметьевке. Сгорели многие редкие книги, моя рукопись книги “У карты поэзии” (я написал ее снова в 1962 году), а спас я только портфель с архивом В. Нарбута на дымящемся пепелище. (Дело в том, что, уезжая на курорт, Шкловский поселил меня, тогда бездомного, у себя. Я там работал).

Сценарий получался. Это признавали строгий Гия, замечательный оператор Вадим Юсов, часто присутствовавший на читке очередного варианта и предложивший ряд решений, которые касались места действия, признали и на студии, единодушно принявшей с первого раза сценарий, даже Комитет по кинематографии, высоко оценивший его качество.

И вот приехал Расул, пригласил нас для читки в фешенебельный поселок Верховного Совета СССР в Снегирях. Я начисто переписывал финальную сцену, когда позвонил Расул и сказал так: “Гигант мысли! Ко мне едет корреспондент газеты “Труд”. Он спрашивает: какой у нас концепций. Какой? Пока он едет...” Я что-то наговорил. Расул сопел в трубку: “Не так быстро...”
На следующий день, купив “Труд”, я прочитал нечто подобное: “Экранизацию знаменитой повести Л. Толстого сделал народный поэт Дагестана Расул Гамзатов. Постановщик Г. Данелия, главный оператор Вадим Юсов”. И далее: “О концепции фильма рассказал поэт...”

Рассказал хорошо.
К обеду мы с Гией были в Снегирях.
Стол ломился от яств и бутылок. Пиршество приготовлено было на природе. За забором у соседней дачи толстый человек в майке и панаме пел: “Очи черные, очи страстные!..” Расул сказал: “С утра, панимашь...” И налил себе коньяку. “Начальник наградного отдела. Полезный человек. Говорит: устал, в прошлом месяце досрочно перевыполнил план за полугодие... Отдыхает”.

Сели за стол. Расул предложил выпить за окончание работы. А потом уже устроить читку.
Принципиальный Гия накрыл рюмку ладонью: “Как тебе не стыдно! Ты даже не упомянул Володю”. И вынул из кармана мятую газету.
И тут Расул выдал надолго запомнившуюся мне остроту. Лукаво так и с удивлением:
— Слушай. в ресторане — кого знают? Апициантку, да? А шеф, повара кто знает?
Мы расхохотались. И я начал читать от начала и до конца сценарий.
Лучше всех слушал Расул...

Далее — как кадры кинохроники. Я, Гия, Юсов вылетаем в Крым. Студия. Натура. Потом — Гия, Юсов, группа — в аулы Дагестана. Натура. Кинопробы горцев. Шьются костюмы. Гия ищет актера на главную роль. Мечтает заполучить Омара Шарифа. И. Смоктуновский звонит Гие. Очень хочет главную роль. Я в восторге: “Почему ты хочешь чужую звезду? У нас — своя. Это только на первый взгляд Смоктуновский абсолютно не подходит. Он — гений. Он гений перевоплощения!”

Гия снисходительно улыбается.
Смоктуновскому он ответил так: “Кеша, а ты не хочешь сыграть Анну Каренину?”
В остальном все идет “штатно”, как говорят космонавты.
И вдруг рвется пленка, остановлен мотор...
Что случилось? Грубая, непоправимая ошибка Данелии.

Он, неисправимый грузин, решает отметить запуск в производство “Хаджи-Мурата”. В квартире его, на Чистопрудном, высокий гость — зам. председателя Государственного Комитета по кинематографии — Владимир Евтихианович Баскаков с молодой женой-венгеркой. Расул с Патимат, Юсовы, Павел Лебешев, некий Абдильбиев — знакомый Гии, я.

Чача из Тбилиси делает свое черное дело. Расул выбит из седла первым. Он, набычившись, долго смотрит, тяжело смотрит на Баскакова, пустившегося в исторический экскурс о горской войне. Он неосторожно задевает святая-святых Расула — имама Чечни и Дагестана. Это незаживающая рана: молодой Расул, студент Литинститута, согрешил, в согласии с официальной тогда позицией, назвал Шамиля “английским шпионом”. Муки совести, попытка взять реванш, искреннее покаяние, культ имама в последующие годы...

И вот за праздничным настроением стола — резкий слом. Расул:
— Ты — жалкий чиновник. Ты умрешь, что после тебя останется? Шамиль — великий человек. Ты не можешь говорить как равный с имамом, даже мертвым!
Я толкаю Расула ногой под столом. Но Расул уже не может остановиться. Бледнеет Баскаков. Но получает еще один удар. Расул говорит о чиновниках, которые ничему не научились. Гражданский пафос поэта неожиданно снижает молоденькая венгерка, смело вставшая на защиту мужа. Она напоминает поэту о его неразборчивости, за которой числится и лесть к людям, близким к власти. Она была удивлена надписи известному литературному палачу на подаренной Гамзатовым книге. Она цитирует автограф... Расул краснеет. Но тут вступает новый боец — Патимат. Обращаясь к мужу, она поет ровным, сладким голосом:

— Да, Расульчик. У тебя бывают ошибки...
Патимат умна. Она хочет снять напряжение. Но, увы, поздно. Баскаков встает из-за стола. Встает и венгерка-жена. Хозяин пробует препятствовать уходу, но тщетно.
Я знал Баскакова давно. Когда-то молодой высокий майор зашел ко мне в “Литгазету”, представился: сотрудник “Красного Воина”. Он принес слабенькую рецензию. Я поправил ее. С тех пор Баскаков стал печататься регулярно. Уже будучи второй персоной в Комитете, опубликовал повесть. В душе своей он, конечно же, не считал себя чиновником. И душа его уязвлена стала выходкой Гамзатова настолько, что Расул и представить не мог.

Гроза не заставила себя долго ждать. Баскаков, с которым мы были на “ты”, встретил меня в Комитете криком:
— Я не дам делать антирусский фильм!
Напрасно я взывал к его объективности, напрасно уверял, что сценарий писал я, а Гамзатов всего лишь консультант — он продолжал шуметь, слыша только себя, оскорбленного и униженного. Выходило, что в его лице брошен вызов, по меньшей мере, великой нации.

Дальше события развивались по логике абсурдистского спектакля. Слухи, что фильм остановлен по идейным соображениям, быстро распространялись. Говорили, что Суслов был недоволен Ермашом — ответственным в ЦК за кино. Потом, на мои запросы, Комитет ответил, что причина отказа в запуске фильма — “техническая”. Мол, все павильоны “Мосфильма” заняты фильмами, имеющими первостепенное значение — к 50-летию Советской власти. Потом пустили слух, что возражает тов. Даниялов, Первый секретарь Дагестанского ЦК партии.
Расул в Москве устроил мне встречу с Данияловым. Тот удивился слухам и расстроился. Обещал поддержку.
Еще до скандала в доме Данелия мы в Махачкале побывали у Даниялова с Чухраем и устранили истинную причину колебаний его насчет постановки фильма — нашли компромисс: сын Даниялова, ВГИКовец, должен был стать вторым режиссером (причина, как ясно всем, была отнюдь не “политическая”).
Но эпопея с “Хаджи-Муратом” имела дальнейшее продолжение.

В Черногории в 1970 году я познакомился с известным киносценаристом Стево Булаичем, братом блистательного режиссера Велько Булаича. Мой рассказ о “Хаджи-Мурате” был подогрет посещением театра в Титограде во время дневной репетиции режиссером Вакичем какого-то спектакля. Тогда-то и родилась у меня идея: Велько поставит фильм, где горцев будут играть черногорские актеры, а наши — русских. Гия к тому времени уже решительно отказался от продолжения попыток бороться за постановку. Он тяжело, как никогда, переживал наше поражение.

В очередной свой приезд в Югославию я встретился с Велько Булаичем в Загребе. Было это 6 мая 1988 года. Велько и жена его Власта ждали меня в летнем кафе Старого города. Он был тогда уже художественным руководителем “Ядран-фильма”. Мы не один раз (на студии, в разных кафе, потом уже в Москве) обговаривали с ним детали постановки, кооппродукции, или, если не выйдет, — покупки сценария Югославией. Велько просил меня поговорить с послом СССР в Югославии, ссылался почему-то на поддержку Камшалова (?), которой я не ощутил. Получив от меня сценарий, Булаич хотел перевести его, т.к. владел русским на бытовом уровне. Говорили мы с ним только на сербско-хорватском.

В последнюю нашу встречу Булаич грустно сказал:
— Ваш Комитет, ты был прав, на кооппродукцию не идет, “Ядран-фильм” сложную постановку один не вытянет финансово.

И Велько стал уговаривать меня написать для него очень понравившийся ему сценарий “Пенсионера” (я рассказал ему замысел). Человек уходит с работы и начинает собирать справки для пенсии. Поездка по местам, где он когда-то служил или воевал — это живая история страны, это судьба поколения Революции.
Но я мечтал о “Хаджи-Мурате”. Ведь до Булаича была еще одна попытка...
В 80-х годах мне позвонил незнакомый голос:

— Я режиссер Суламбек Мамилов. Вы видели мой фильм “Бэла” по Лермонтову? Я со студии Горького. Здесь хотят возродить к жизни ваш сценарий о Хаджи-Мурате. Мне, горцу, очень хотелось бы работать с вами. Студия готова заключить договор.
В апреле 1987 года я начал работу над двухсерийным фильмом. Сценарий был принят, одобрен. Данелия благородно согласился на титр: “при участии Г. Данелия”, т.к. в двухсерийном варианте я оставался одним автором.

Расул откликнулся на эту новость стихотворением, переведенным Я. Козловским. В нем говорилось о несчастной судьбе горского наиба, которому дважды отрубили голову, второй раз — Госкино. Но в “Литгазете” (3.02.88) на всякий случай приветствовал новую попытку, хотя в судьбу фильма он уже не верил.
Он как в воду глядел.

Мы готовились к запуску, но Комитет отказал в деньгах, которые уже были запланированы.
Стало известно, что фильм о Хаджи-Мурате будет сниматься в Грузии, что сценарий написал Андрей Битов, а режиссер — Георгий Шенгелая, кстати, племянник Гии...
Звоню Андрею. Он подтверждает, что предложение ему от Шенгелая было, но он, Битов, ответил:
— “Хаджи-Мурат” — любимейшая моя повесть. И как бы я ни был занят сейчас, принял бы предложение. Однако мне известно, что сценарий, написанный Огневым, существует, и по моральным соображениям я никогда не пошел бы на такой шаг...

Иного ответа я и не ожидал. Когда Битова били за “Метрополь” и он не печатался, я — в этом тогда был вызов — пригласил его на зарплату в свою студию “Зеленая лампа” вести семинар прозы.
Теперь Андрей, как говорят грузины, передал — “от нашего стола — вашему столу”. Да и вообще, независимо от благодарности ко мне, просто поступил нравственно.

Но дело было не только в неверной информации о якобы “написанном” Битовым сценарии. Не соответствовало правде и утверждение Шенгелая о его “приоритете” на заявку по этой теме. Ему ли, ставившему “Пиросмани” на Творческой Экспериментальной Киностудии именно тогда, когда Данелия работал над “Хаджи-Муратом”, было не знать о печальной участи нашего фильма? A propos: “Пиросмани” был на волоске, именно мы — К. Симонов, Гр. Чухрай и я — спасли картину (через Э.А. Шеварднадзе и “Грузия-фильм”).

Разгневанный, я пришел к Армену Медведеву в Комитет. Армен Николаевич — человек обаятельный. Он умело ушел от объяснений по существу дела. И прямо связал мой прекрасный сценарий с постановкой прекрасного режиссера Г. Шенгелая. Разве можно даже условно поставить рядом Мамилова и Шенгелая? Я вздохнул. Спорить было трудно. Успеха Мамилова прогнозировать я не решился. Успех Георгия потенциально можно было ожидать. Медведев советовал встретиться с последним для переговоров.

— Это пахло бы предательством, — кисло резюмировал я.
Но для выяснения обстоятельств все-таки по инициативе Шенгелая встретился с ним в гостинице грузинского торгпредства в Москве. Георгий сказал, что сожалеет: “Получилось некрасиво, ложная информация имела место”, но теперь, что поделать, машина запущена, и он хотел бы, чтобы я принял участие в его фильме. У Шенгелая в номере сидел Эрлом Ахвледиани, я знал его. Он был сценаристом “Пиросмани”. Редкого таланта литератор этот импонировал мне. Я вежливо откланялся. Понимал, что Эрлом и я, даже при моем согласии на соавторство, не впряглись бы вместе. Он остался бы “трепетной ланью”. Пиросмани манера Эрлома была на редкость созвучна. Сказка Эрлома о горском герое оставалась сказкой и к моему реалистическому, толстовскому взгляду на историю и человека в истории отношения не имела.

Г. Шенгелая получил заказ, в интервью объявил о помощи ему зарубежных киностудий. Он писал, что Словакия, ФРГ, Италия включены в кооппродукцию, что начаты переговоры с американской кинозвездой Робертом де Ниро — “единственно возможным исполнителем” роли Хаджи-Мурата...
Прошли годы. Г. Шенгелая снял другие фильмы. О “Хаджи-Мурате” речь уже не шла...
Потом была Чечня...
Нет повести печальнее на свете...

Опубликовано в журнале: «Знамя» 2000, №8
мемуары. архивы. свидетельства